"Мушиная возня" (Анна Казарина, Петербургский театральный журнал)
«Веселую поэму о мухиной свадьбе» Чуковский сочинил за час душным петроградским летом 1923-го. Много позже в своих воспоминаниях Корней Иванович писал, что текст лился «безоглядно строка за строкой, словно под чью-то диктовку». Стихи складывались так энергично, что за неимением бумаги пришлось даже оторвать полоску обоев в коридоре и писать на ней. Оттолкнувшись в том числе от лишенной обоев стены, а также от «чьей-то диктовки», режиссер и художник вологодского спектакля Амир Ерманов представил, как сегодня могла бы выглядеть эта иллюзия вечного праздника. Ерманов уже работал в «Теремке»: в качестве художника он с режиссером Олегом Лабозиным выпустил «Дон Кихота», где все было сделано из книг, включая кукол персонажей. В «Мухе-Цокотухе» предметы важны не меньше.
На сцене — подробная подворотня с винтажным хламом. В прорехи ржавых бочек и деревянных ящиков проросли лопухи да ромашки, по углам торчат старый холодильник «Орск» и безымянный телевизор. Над свалкой нависает большущий фонарь с черным абажуром. Покинутый человеком мир успешно обжит насекомыми — здесь все движется непрерывно: проекцией ползут, бегут и перепархивают по ящикам и кирпичным стенам червяки, мотыльки, жуки и бабочки. На старой радиоле в банке варенья, как в болоте, застряла Муха — казалось бы, вот и стихотворенью конец, но оно еще не началось.
Цокотуха — планшетная кукла с распахнутыми, вечно удивленными глазами, осторожная и чувствительная, ее по очереди ведут Дарина Осетрова и Виктория Рязанова. В дерзкой липкой схватке за жизнь она хватается за антенну — приемник сменяет волну за волной, пока не останавливается на Чуковском. Тот начинает читать стих с задором и энергией, будто в нем сидит лихая пружина, только и ждущая момента распрямиться. Поняв первые строчки стиха как обращение к ней лично, Муха вылезает из банки — слова Чуковского она воспринимает как призыв к действию.
Весь текст Чуковский читает сам, актеры и куклы молчат, но их отношение к звучащим словам особенно интересно. Это и удивление, и шок, и несогласие, но делать нечего — влипли так влипли. Артисты здесь в костюмах натуралистов, в комбинезонах и походных шляпах, такие энтомологи в больших мушиных очках. Под лупами они рассматривают насыщенный мир свалки, не вмешиваясь в ее жизнь. Спектакль щедро населен букашками и таракашками — помимо упомянутых девушек актеры Андрей Васильев, Михаил Родин, Николай Павлюк и Рамиль Сагитов резво переключаются с одной куклы на другую, успевая незаметно сменять декорации и запускать чудеса.
Одна из самых концентрированных сцен — базар, место роскоши и изобилия. Актеры в ряд обнажают недра ржавых бочек — внутри каждой прилавок с товарами: в одной мохнатый жук торгует подтухшей рыбой, в других красуются огрызки яблок, заплесневелый хлеб, арбузные корочки, фантики от конфет. Каждому лоточнику Муха передает заветное чуковское, с чуть растянутой гласной на конце, слово «самовар». Но понимаешь, что она желает невозможного — откуда в груде полуразложившегося хлама взяться самовару, да чтоб еще и не разбитому в труху? Но это рынок вот уж действительно блошиный, так что главное — найти того самого продавца. Нужный жук-воротила не так-то прост, он весь — искривленная линия, сразу видно — человек серьезный. Из своего тайника он достает самовар: медный, блестящий и даже без дыр — находка на миллион.
Режиссер нашел возможность выстроить отношения между персонажами: в этом мире насекомых свои законы, каждый жук что-то свое значит, занимает свое место, в том числе в иерархии заглавной героини. Так, заполучив самовар, первым Муха зовет на вечеринку Кузнечика — они сидят под оконными ставнями на красном фотоальбоме. Стоит Кузнечику дать согласие и удалиться, красный бархат обложки пульсирует неровным сердцем — вот и романтические отношения нарисовались. На внезапные Мухины именины подтягиваются и другие, причем кто на чем: цитируя другой известный стих Чуковского, катится по сцене трамвайчик, набитый, правда, не зайчиками, а жуками, что тенями толпятся в окнах.
Видно, что Ерманов в спектакле режиссер и художник сразу — сценография решена так, что на сцене все уже есть, просто ждет своего часа и под нужды действия в тот или иной момент обретает вторую жизнь. Так, ярко-алые высоченные людские сапоги, мелькавшие то тут, то там, появляются перед Мухой как раз в тот момент, когда голос Корнея Ивановича говорит про блошек с сапожками. Кстати, этим же красным сапогом и раздувают самовар — ну не носить же такие великанские, тем более что и в них поселилась какая-то живность.
За длинным столом, чинно облепленным гостями, Муха деловито посматривает на собравшихся — богемная, однако, вышла вечеринка: тараканья семья, бабочка с дизайнерскими крыльями, жуки в крапинку и полосочку. Возлюбленный Кузнечик дарит Мухе цветы и приводит музыкантов — из бочки появляется целый жучиный оркестр: контрабас, труба и барабан, в который бьют мухобойкой. Парочка томно воркует, уютно расположившись у дырявого башмака. Прекрасный неспешный светский раут, где всем хорошо, а из холодильника «Орск» достают банку варенья и крендельки. Друзья и возлюбленный рядом, все дарят подарки и внимание — что еще надо? Голос из радиолы не обманул — все сложилось лучшим образом. Он вообще сулит сплошь радость и удовольствия.
Правда, он же идиллию и нарушает. В этот раз анимированная черно-белая фотокарточка седого Чуковского появляется в телевизоре и сулит беду. Ничего еще не произошло, но все уже все поняли и мгновенно разбежались — голос до этого не врал. Телевизор с усами-антеннами старый, битый, в углу красуется многолапая клякса трещины. В этом мире нечисть выползает тоже из телевизора — разрывая экран, лезет большущий черный паучище.
Из пушистой подушки тела прорастают белые длинные лапищи — все длиннее и длиннее. Если присмотреться, видно, что ноги Паука сделаны из измерительных рулеток, при сгибе железных планок слышен пронзительный металлический скрежет — Паук другой, не зря он отшельник и одиночка (поговаривают, что в основе куклы строительная каска). Он внимательно осматривает опустевший стол, за который его не пригласили, и достает Муху, спрятавшуюся в баке. Нависавший весь спектакль спиральный абажур лампы, на свет которой слетелись насекомые, превращается в паутину, в центр которой помещают Муху. Паук простирает свои вездесущие лапы на все пространство, занимая постепенно всю сцену — не остановленное вовремя зло не чует границ и расползается тотально. В работе с этой куклой особенно видна ансамблевость труппы: нужно сделать так, чтобы все ноги из разных частей сцены подчинялись одной пушистой голове, — здесь заняты почти все актеры.
Коротенькая, знакомая многим наизусть сказка насыщена здесь многочисленными смыслами и образами. Режиссер покопался в ней и представил свое видение — увлекательное для детей и взрослых. В этом видно серьезное отношение постановщика к детству и ребенку, и уважительное — к тексту. Это не иллюстрация написанного, но постоянные вопросы режиссера к писателю: а про что это тогда, а про что сегодня?Кажется, нестерпимо долго длится молчание Чуковского в этот раз. Муха мечется, Паук наслаждается. Голос спасения наконец звучит, но, господи, про что он: ну какой Комарик может помочь против этого разлапистого чудища? Он не больше и не сильнее других насекомых, он и Мухи-то не больше. Комарик прилетает, конечно, на воздушном шарике (еще один привет «Тараканищу» — здесь перекличка с другим злодеем работает отлично), под звуки гарцующей лошади на теневом экране появляется статный рыцарь в доспехах. Правда, если экран убрать, то мы видим Комарика на лошадке-качалке с фонарем из консервной банки. Саблей он рубит паутину и сокращает паучьи лапы, но в фехтовании закономерно побеждает Паук. Комар бы так и пропал, если бы не голос из приемника, вовремя обозначивший, как должна кончиться битва. Зажав черную мохнатость меж двух сабель, Паука уносят в холодильник, вместо отрубания головы — сырая темница.
Тоненький худенький Комарик, услыхав о своем дальнейшем намерении от Чуковского, тут же падает на колено. Муха от шока тоже почти падает — и так весь день потрясение за потрясением, еще и жениться. Снизу, из дверного проема глядят на молодоженов сгрудившиеся поникшие гости, Кузнечик и вовсе прячет глаза. Корней Иванович продолжает распинаться про веселую свадьбу, в параллель с его голосом — грустная лирическая мелодия и совершенная статика персонажей. И в этом контрапункте становится понятно, что после всего, что пережили только что и те, и другие, никакого веселого праздника быть не может. Ни для Мухи, которую чуть не убили — и никто из гостей не пришел на помощь, — ни для букашек и козявок, вылезших из-под лавки — не помогли, а теперь их не прогоняют и вообще не обвиняют. Они все пережили травму, и никто до утра веселиться не будет. Грустная свадьба. В этом состоянии общей заморозки энергичный голос Чуковского приобретает еще большую прыгучесть и задор. Как следовать ему после пережитой травмы — нет ответа, вот народ и безмолвствует. В этом контрапункте и вся биография Чуковского.
Есть у этой истории и эпилог: когда все гости уже разъехались на трамвайчиках, разлетелись на шариках, а Чуковский все дочитал, открывается холодильная камера. Там падает снег. В тесноте понурый Паук гадает на ромашке на свою токсичную привязанность. Нет, не любит.
Анна Казарина "Мушиная возня" Петербургский театральный журнал
На сцене — подробная подворотня с винтажным хламом. В прорехи ржавых бочек и деревянных ящиков проросли лопухи да ромашки, по углам торчат старый холодильник «Орск» и безымянный телевизор. Над свалкой нависает большущий фонарь с черным абажуром. Покинутый человеком мир успешно обжит насекомыми — здесь все движется непрерывно: проекцией ползут, бегут и перепархивают по ящикам и кирпичным стенам червяки, мотыльки, жуки и бабочки. На старой радиоле в банке варенья, как в болоте, застряла Муха — казалось бы, вот и стихотворенью конец, но оно еще не началось.
Цокотуха — планшетная кукла с распахнутыми, вечно удивленными глазами, осторожная и чувствительная, ее по очереди ведут Дарина Осетрова и Виктория Рязанова. В дерзкой липкой схватке за жизнь она хватается за антенну — приемник сменяет волну за волной, пока не останавливается на Чуковском. Тот начинает читать стих с задором и энергией, будто в нем сидит лихая пружина, только и ждущая момента распрямиться. Поняв первые строчки стиха как обращение к ней лично, Муха вылезает из банки — слова Чуковского она воспринимает как призыв к действию.
Весь текст Чуковский читает сам, актеры и куклы молчат, но их отношение к звучащим словам особенно интересно. Это и удивление, и шок, и несогласие, но делать нечего — влипли так влипли. Артисты здесь в костюмах натуралистов, в комбинезонах и походных шляпах, такие энтомологи в больших мушиных очках. Под лупами они рассматривают насыщенный мир свалки, не вмешиваясь в ее жизнь. Спектакль щедро населен букашками и таракашками — помимо упомянутых девушек актеры Андрей Васильев, Михаил Родин, Николай Павлюк и Рамиль Сагитов резво переключаются с одной куклы на другую, успевая незаметно сменять декорации и запускать чудеса.
Одна из самых концентрированных сцен — базар, место роскоши и изобилия. Актеры в ряд обнажают недра ржавых бочек — внутри каждой прилавок с товарами: в одной мохнатый жук торгует подтухшей рыбой, в других красуются огрызки яблок, заплесневелый хлеб, арбузные корочки, фантики от конфет. Каждому лоточнику Муха передает заветное чуковское, с чуть растянутой гласной на конце, слово «самовар». Но понимаешь, что она желает невозможного — откуда в груде полуразложившегося хлама взяться самовару, да чтоб еще и не разбитому в труху? Но это рынок вот уж действительно блошиный, так что главное — найти того самого продавца. Нужный жук-воротила не так-то прост, он весь — искривленная линия, сразу видно — человек серьезный. Из своего тайника он достает самовар: медный, блестящий и даже без дыр — находка на миллион.
Режиссер нашел возможность выстроить отношения между персонажами: в этом мире насекомых свои законы, каждый жук что-то свое значит, занимает свое место, в том числе в иерархии заглавной героини. Так, заполучив самовар, первым Муха зовет на вечеринку Кузнечика — они сидят под оконными ставнями на красном фотоальбоме. Стоит Кузнечику дать согласие и удалиться, красный бархат обложки пульсирует неровным сердцем — вот и романтические отношения нарисовались. На внезапные Мухины именины подтягиваются и другие, причем кто на чем: цитируя другой известный стих Чуковского, катится по сцене трамвайчик, набитый, правда, не зайчиками, а жуками, что тенями толпятся в окнах.
Видно, что Ерманов в спектакле режиссер и художник сразу — сценография решена так, что на сцене все уже есть, просто ждет своего часа и под нужды действия в тот или иной момент обретает вторую жизнь. Так, ярко-алые высоченные людские сапоги, мелькавшие то тут, то там, появляются перед Мухой как раз в тот момент, когда голос Корнея Ивановича говорит про блошек с сапожками. Кстати, этим же красным сапогом и раздувают самовар — ну не носить же такие великанские, тем более что и в них поселилась какая-то живность.
За длинным столом, чинно облепленным гостями, Муха деловито посматривает на собравшихся — богемная, однако, вышла вечеринка: тараканья семья, бабочка с дизайнерскими крыльями, жуки в крапинку и полосочку. Возлюбленный Кузнечик дарит Мухе цветы и приводит музыкантов — из бочки появляется целый жучиный оркестр: контрабас, труба и барабан, в который бьют мухобойкой. Парочка томно воркует, уютно расположившись у дырявого башмака. Прекрасный неспешный светский раут, где всем хорошо, а из холодильника «Орск» достают банку варенья и крендельки. Друзья и возлюбленный рядом, все дарят подарки и внимание — что еще надо? Голос из радиолы не обманул — все сложилось лучшим образом. Он вообще сулит сплошь радость и удовольствия.
Правда, он же идиллию и нарушает. В этот раз анимированная черно-белая фотокарточка седого Чуковского появляется в телевизоре и сулит беду. Ничего еще не произошло, но все уже все поняли и мгновенно разбежались — голос до этого не врал. Телевизор с усами-антеннами старый, битый, в углу красуется многолапая клякса трещины. В этом мире нечисть выползает тоже из телевизора — разрывая экран, лезет большущий черный паучище.
Из пушистой подушки тела прорастают белые длинные лапищи — все длиннее и длиннее. Если присмотреться, видно, что ноги Паука сделаны из измерительных рулеток, при сгибе железных планок слышен пронзительный металлический скрежет — Паук другой, не зря он отшельник и одиночка (поговаривают, что в основе куклы строительная каска). Он внимательно осматривает опустевший стол, за который его не пригласили, и достает Муху, спрятавшуюся в баке. Нависавший весь спектакль спиральный абажур лампы, на свет которой слетелись насекомые, превращается в паутину, в центр которой помещают Муху. Паук простирает свои вездесущие лапы на все пространство, занимая постепенно всю сцену — не остановленное вовремя зло не чует границ и расползается тотально. В работе с этой куклой особенно видна ансамблевость труппы: нужно сделать так, чтобы все ноги из разных частей сцены подчинялись одной пушистой голове, — здесь заняты почти все актеры.
Коротенькая, знакомая многим наизусть сказка насыщена здесь многочисленными смыслами и образами. Режиссер покопался в ней и представил свое видение — увлекательное для детей и взрослых. В этом видно серьезное отношение постановщика к детству и ребенку, и уважительное — к тексту. Это не иллюстрация написанного, но постоянные вопросы режиссера к писателю: а про что это тогда, а про что сегодня?Кажется, нестерпимо долго длится молчание Чуковского в этот раз. Муха мечется, Паук наслаждается. Голос спасения наконец звучит, но, господи, про что он: ну какой Комарик может помочь против этого разлапистого чудища? Он не больше и не сильнее других насекомых, он и Мухи-то не больше. Комарик прилетает, конечно, на воздушном шарике (еще один привет «Тараканищу» — здесь перекличка с другим злодеем работает отлично), под звуки гарцующей лошади на теневом экране появляется статный рыцарь в доспехах. Правда, если экран убрать, то мы видим Комарика на лошадке-качалке с фонарем из консервной банки. Саблей он рубит паутину и сокращает паучьи лапы, но в фехтовании закономерно побеждает Паук. Комар бы так и пропал, если бы не голос из приемника, вовремя обозначивший, как должна кончиться битва. Зажав черную мохнатость меж двух сабель, Паука уносят в холодильник, вместо отрубания головы — сырая темница.
Тоненький худенький Комарик, услыхав о своем дальнейшем намерении от Чуковского, тут же падает на колено. Муха от шока тоже почти падает — и так весь день потрясение за потрясением, еще и жениться. Снизу, из дверного проема глядят на молодоженов сгрудившиеся поникшие гости, Кузнечик и вовсе прячет глаза. Корней Иванович продолжает распинаться про веселую свадьбу, в параллель с его голосом — грустная лирическая мелодия и совершенная статика персонажей. И в этом контрапункте становится понятно, что после всего, что пережили только что и те, и другие, никакого веселого праздника быть не может. Ни для Мухи, которую чуть не убили — и никто из гостей не пришел на помощь, — ни для букашек и козявок, вылезших из-под лавки — не помогли, а теперь их не прогоняют и вообще не обвиняют. Они все пережили травму, и никто до утра веселиться не будет. Грустная свадьба. В этом состоянии общей заморозки энергичный голос Чуковского приобретает еще большую прыгучесть и задор. Как следовать ему после пережитой травмы — нет ответа, вот народ и безмолвствует. В этом контрапункте и вся биография Чуковского.
Есть у этой истории и эпилог: когда все гости уже разъехались на трамвайчиках, разлетелись на шариках, а Чуковский все дочитал, открывается холодильная камера. Там падает снег. В тесноте понурый Паук гадает на ромашке на свою токсичную привязанность. Нет, не любит.
Анна Казарина "Мушиная возня" Петербургский театральный журнал
Решаем вместе
Сложности с получением «Пушкинской карты» или приобретением билетов? Знаете, как улучшить работу учреждений культуры?
Напишите — решим!